Я как девчонка-малолетка. Навоображала себе, что у нас есть семейные обычаи. Разбросала по всему городу коротенькие любовные записки, напоминающие об очередном годе, прожитом вместе. Я представляю себе мой третий ключ, в Центральном парке, приклеенный скотчем в нижнем углу буквы «V» скульптуры LOVE Роберта Индианы. Завтра какой-нибудь скучающий двенадцатилетний турист, волочась позади родителей, сорвет его, прочитает, пожмет плечами и швырнет в урну, как обертку от жевательной резинки.
Я придумала исключительное завершение охоты за сокровищами, а кому теперь оно нужно? Великолепный винтажный портфель. Кожа. Ведь третья годовщина свадьбы – кожаная. Подарок, полезный для работы. Возможно, это не самая лучшая идея, особенно сейчас, когда там далеко не все безоблачно… А на нашей кухне, как всегда, ждут своего часа два живых омара. Ну, или как я предполагала, что как всегда. Надо позвонить мамочке и спросить, протянут ли лобстеры до завтра, удивленно ползая в коробке, или мне, слегка окосев от вина, следует ополчиться против них и сварить в кастрюле без всякой стоящей причины. Я убью двух ракообразных, которых даже не стану есть.
Позвонил папа, чтобы поздравить нас с годовщиной. Я взяла трубку, намереваясь изображать спокойствие, но, едва начав разговор, сорвалась на плач – ужасный плач обиженного птенца: «мваа-ваа-гваа-ваа-ва». Поэтому пришлось признаваться, что же случилось. Он посоветовал откупорить бутылку вина и хорошенько клюкнуть. Папа всегда ратовал за целебную меланхолию пополам с самокопанием. Но ведь Ник наверняка рассердится, услышав, что я пожаловалась Ранду, который по-отечески похлопает его по плечу и скажет: «Ники, я слышал, тебе пришлось набраться в годовщину свадьбы на стороне». Ник узнает и будет на меня дуться. Он хочет, чтобы мои родители видели в нем совершенство. Когда я рассказываю, какой у них безупречный зять, он прямо-таки сияет от счастья.
Но не сегодня вечером. Я знаю, я знаю, что веду себя как ребенок.
Пять часов утра. Встает солнце, почти такое же яркое, как уличные фонари, которые только-только выключились. Мне всегда нравится этот миг, конечно, если я не сплю. Порой вытаскиваю себя из кровати и брожу по рассветным улицам, легонько постукивая каблуками. Тогда кажется, будто я наблюдаю нечто особенное. А вот и фонари погасли! Спешу заявить: в Нью-Йорке три или четыре часа утра вовсе не тихое время, слишком много народу возвращаются из баров, вызывают такси, кричат в свои мобильники, спеша накуриться перед сном. А вот пять утра – наилучший час. Даже цоканье твоих каблучков по тротуару кажется противозаконным. Люди попрятались по бетонным коробкам, и весь город принадлежит тебе.
И вот чем все закончилось. Ник вернулся домой после четырех утра, насквозь пропитавшись вонью пива, сигаретного дыма и яичницы. Настоящая плацента из вони. Я не спала, дожидаясь его; голова трещала после просмотра уймы серий «Закона и порядка». Мой муж уселся на оттоманку и молча взглянул на мой подарок, лежащий на журнальном столике. Я пристально смотрела на него. Ник явно не собирался просить прощения – многое пошло сегодня наперекосяк.
Единственное, чего я хотела, – коротенького «спасибо».
– С прошедшей годовщиной, – начала я.
Он глубоко, со стоном, вздохнул:
– Эми, у меня был самый дерьмовый день в моей жизни. Не заставляй в придачу ко всему мучиться совестью.
Ника вырастил отец, который никогда, ни при каких обстоятельствах не оправдывался. И уж коли мой муж чувствует, что провинился, то переходит в наступление. Я знаю это и обычно стараюсь переждать.
– Я просто сказала: с праздником.
– Ну да, с праздником, скотина, и спасибо за то, что позабыл обо мне в такой прекрасный день.
Мы сидим молча около минуты, мой желудок скручивается в узел. Я не хочу в этом споре быть плохой. Я этого не заслужила. Наконец Ник встает.
– Ладно, как все прошло? – тупо спрашиваю я.
– Как прошло? Это просто жопа. Шестнадцать моих друзей сейчас безработные. Так жалко… Скорее всего, через несколько месяцев и меня вышвырнут.
Друзья. Половина парней, о которых он говорит, не были даже его приятелями. Но я не возражаю.
– Ник, знаю, тебе сейчас страшно, но…
– Зато тебе не страшно, Эми. Тебе не бывает страшно. Это нам, остальным, не позавидуешь.
Ну вот, завел шарманку. Ника бесит, что мне никогда не приходилось заботиться о деньгах и не придется. Он считает, что от этого я мягче, чем все вокруг, и тут я с ним не стану спорить. Но все-таки я работаю. Хожу на работу и с работы. Некоторые мои подруги вообще никогда не работали – они отзываются о людях, вынужденных трудиться, с жалостью, как о толстой девушке «с таким милым лицом». Они придвинутся поближе и шепнут в манере актера Ноэла Коуарда: «Ну конечно, Эллен у нас работяга». Они не принимают это всерьез, поскольку я в любой миг, как только захочу, могу уволиться. Я готова целыми днями слоняться по благотворительным комитетам, улучшать домашний интерьер, возиться в саду, и мне кажется, что эти занятия ничуть не хуже других. Женщины делают немало полезных дел, которые почему-то принято считать никчемными. Но я работаю.
– Ник, я на твоей стороне. Мы будем вместе, что бы ни случилось. Мои деньги – это твои деньги.
– А как же брачный контракт?
Он пьян. Он всегда вспоминает о брачном контракте, когда пьян. Злость моя возвращается. Я говорила ему сотню раз – и не одну сотню! – что брачный контракт всего лишь бизнес. Его не существует ни для меня, ни для моих родителей, только для их адвокатов. В нем ничего не говорится о нас с Ником.
Он прошагал на кухню, вывернул мятые доллары из бумажника на кофейный столик, скомкал квадратик бумаги для записей и швырнул его в мусорное ведро вместе с мятыми чеками.
– Это дерьмовая тема для обсуждения, Ник.
– Это дерьмово по ощущениям, Эми.
Он идет к нашему бару – острожной, неуверенной походкой хмельного человека – и наливает себе виски.
– Утром плохо будет, – замечаю я.
Ник поднимает стакан, будто пьет за мое здоровье.
– Тебе никогда этого не понять, Эми. Просто не дано понять. Я работаю с четырнадцати лет. Я не ездил в спортивные лагеря или лагеря для творческой молодежи и не занимался с репетиторами. Вместо всего этого дерьма, обычного для вас, ньюйоркцев, я протирал столы в молле и косил лужайки, ходил на пароходе до Ганнибала и одевался ради туристов, как сраный Гек Финн. Я чистил сковородки для десерта «воронка» по ночам.
Меня разбирает смех, если не сказать дикий хохот. Еще немного, и он прорвется наружу, заразит Ника, и мы будем смеяться вместе, пока не забудем этот разговор. Ох уж это благоговейное оглашение послужного списка! Выйдя замуж за Ника, я твердо усвоила: простой человек должен заниматься черт знает чем, чтобы заработать себе на жизнь. Теперь я всегда приветливо машу наружным рекламщикам в костюмах, изображающих какую-нибудь еду.
– Я впахивал круче всех в журнале только для того, чтобы попасть в штат. Двадцать лет ишачил как проклятый, а теперь все висит на волоске. И я не знаю, какие гребаные меры принимать, если я не хочу вернуться на родину и снова стать речной крысой.
– А не староват ли ты изображать Гека Финна? – сказала я.
– Эми, а не пошла бы ты в жопу?!
С этими словами Ник уходит в спальню. Раньше он не произносил ничего подобного, но ругательство настолько легко сорвалось с языка, что я осознаю то, о чем никогда не задумывалась. Он наверняка так думал. И много раз. Не думала, что стану женщиной, которую посылает подальше собственный муж. Мы обещали друг другу никогда не засыпать в плохом настроении. Уступайте, договаривайтесь и не ложитесь в постель сердитыми – вот три совета, которые всегда давали и будут давать новобрачным. Но с недавних пор мне кажется, что на уступки иду только я, попытки договориться ни чему не приводят, а Ник не задумываясь ложится в кровать сердитым. Он способен глушить свои эмоции, ему это как кран повернуть. Вот уже храпит.